Соланж бессовестно рассмеялась. Тихо, потому что была ночь, и шуметь было нельзя, и мелодично, хоть и не без виноватых ноток. На самом деле, она не поняла до конца, что же она такое делает, не зная о любви, и почему это делать не зная о любви нельзя, — а интонации промокашки явно предполагали эту необходимость, — но испытала странный укол совести, и смех, признающий неуклюжесть девочки с фиалковыми глазами, был самым естественным защитным механизмом.
Ладонь Тарьи коснулась волос ннита, и последняя довольно зажмурилась, подставляя голову. На мгновение её глаза прикрылись, когда девичьи тонкие пальцы скользнули к корням волос, чтобы в следующие мгновения открыться широко и ярко; кажется, что в них даже блеснуло, сверкнув по дуге, что-то белоснежное, похожее на луну, и бесконечно ночное. Бесстыдно иссиня-белая, Соланж, как и всякий ннит, была ребёнком ночи. Нет, народ Цисфора не бодрствовал исключительно в тёмное время суток, но в пустынях Цисфора царило настолько беспощадное солнце, что днём там делать было нечего, а в пещерах двойного острова вечный полумрак прочно соседствовал со светом драгоценных камней острова.
И если Тарья любовалась Соланж, то Соланж любовалась Тарьей. Бледная, худенькая, и в то же время — нестерпимо... желанная? Она казалась чертовски взрослой, серьёзной и умной, и потому — прекрасной. И незачем было говорить про её неряшливые чёрные волосы, вызывающие у Соланж подлинный восторг, как не нужно было лишний раз упоминать про голубые глаза, в которых Соланж, если бы знала, обязательно узрела бы милый любому сердцу ннита оазис Цисфора; вода там была точно такой же яркой и насыщенной.
Поднялась Тарья, поднялась и Соланж, ничуть не стесняясь быть полностью обнажённой перед своей подругой. Хвост, будучи в явном волнении, плавно качался из стороны в сторону, и не успела девочка из племени ннитов что-то ответить, как вновь ощутила на своих губах поцелуй. И вместе с ним в этот раз пришла уверенность, серьёзность и искренность Тарьи.
Вместо слов Соланж радостно кивнула и забралась в одеяло к Тарье.
— Хорошо.
И хотя о любви Соланж имела весьма смутное определение, если говорить о взрослом её проявлении, это не помешало нниту изрядно подпортить сонный настрой Тарье вновь.
Обняв девочку несколько мгновений назад, Соланж бессовестно уложила её в постель вместе с собой. И если раньше она не испытывала смущения, касаясь промокашки, то сейчас и вовсе действовала смело, как никогда. Тарья приняла её с её странностями, и Соланж это чувствовала. А кроме того — хотела. Гладить, чтобы сделать приятно, касаться, дабы удовлетворить собственные желания, чувствовать, потому что Тарья была мягкой и тёплой.
Прижавшись к шее Тарьи щекой, наверняка дразня её щёки и нос волосами, Соланж, будучи сверху, изогнулась над ней своеобразной дугой, чтобы руки имели свободное право к телу промокашки. Пальцы скользнули по бёдрам, на доли особо нежных мгновений — между ними, а потом выше, но ниже талии, пока не дошли до живота, выделяя не только его, мягкий и тёплый, но и торчащие косточки, за которыми следовал восхитительный переход в узкую поясницу. Погладив их, не погнушалась Соланж задержаться на рёбрах, чётко выделяя пальцами каждое из них через кожу, а потом бесстыдно сжала в ладошкам девичью грудь, неосознанно беспокоя, ведомая по некоему наитию, её вершинки, после чего легонько прошлась руками по ключицам, сжала ладонями плечи, а затем — прижалась к Тарье всем телом, словно бы говоря, что ей хочется ещё больше тепла и нежности. Ещё позже — перевернулась набок, с промокашкой в своих объятиях, обвив её бёдра хвостом, проскользнувшим между ними, устраиваясь поудобнее и давая устроиться поудобнее Тарье.
— А ты потом научишь меня заниматься любовью? — Невозмутимо прошептала Соланж, закрыв глаза. — Мне кажется, что я была бы не прочь заняться чем-то подобным с тобой...